Автор - Михаил Пахалов («Микко»)

Здесь я бы хотел рассмотреть несколько вопросов, связанных с отношением человека средневековья к различным аспектам своего существования. В качестве основного объекта изучения была взята, по понятным причинам, Франция. Играя роль кого-то из членов конкретного средневекового сословия, нужно обратить внимание, что он ощущал, живя в средневековом мире.

Мессу в церквях, особенно в мелких городах и деревнях Севера и Юга Франции, служили не совсем верно, а порой и вовсе неправильно. Латынь знали далеко не все священники: часто священником становился служка, который перед рукоположением только и знал что «Pater Noster», а читать и вовсе не умел. Знание здесь передавалось изустно, и из поколенья в поколенье народ слушал в церкви либо один и тот же фрагмент из Евангелия, или тарабарщину, которую нерадивый священник выдавал за латынь. Каково при этом было отношение к клиру ясно и без комментариев. Нет, конечно же в соборных церквях епископы служили верно и были людьми образованными (в большинстве случаев). Но тем же епископам порой не было дела, что творится у них в диоцезе (епархии).

Неграмотный народ, который знал Библию по дурно истолкованным скульптурным сюжетам и росписям в церквях, относился к Богу с тем пиететом, с которым относятся к чему-то могущественному и непонятному. Мирянам даже порой запрещали иметь дома тексты Священного Писания, кроме Псалтири и Жития Богородицы. Переводы же этих текстов на народный язык отсутствовали вовсе. Таким образом, простой народ только и знал то, что им рассказывали проповедники (чаще всего – монахи). Не стоит забывать, однако, что крестьянству было также присуще отправление зачастую отнюдь не христианских ритуалов, которые остались со времен галло-римской цивилизации. Что касается молитв, которые простой народ знал наизусть, то это тот же «отче наш», не всегда правильно и по-латыни.

Неудивительно, что в районах, где монахи не проповедовали, а священники были невежественны, еретические учения, будучи изложено народным языком, находило отклик в сердцах людей. Глядя на священника – обладателя тайного божественного знания, недоступного тёмным крестьянам, погрязшего в том мирском грехе о котором сам твердит, наводило некоторых людей на крамольные мысли относительно духовенства.

Что же касается дворянства, здесь положение было лучше, так как многие бароны знали грамоту и иногда – латынь. В первую очередь это касается южан и знатных феодалов Севера. В конце XII века в моду вошло религиозное воспитание в дворянских семьях. Дворяне часто (но опять же, не всегда) знали Евангелие и могли изъясняться по-латыни. Для членов трех духовных рыцарских орденов (госпитальеры, тевтонцы и тамплиеры) это было обычным явлением. Но порой благоговейное отношение к католической религии не обеспечивало равного же отношения к клирикам, с которыми рыцари часто конфликтовали на светской, феодальной почве.

Горожане, быт которых был насквозь светским, ибо каноническое право в городе практически не действовало, были еще дальше от Бога, чем крестьяне. Город заслуживает отдельного обсуждения, ибо именно городская цивилизация «погубила» средневековье.

Средневековый город кипел жизнью и днем и ночью, будь то Тулуза, Париж или Каркассон. Город манил крестьянина, потому что там он становился торговцем (хотя бы на время) и мог улучшить свое благосостояние; город манил рыцаря, ибо здесь он мог в свое удовольствие потратить деньги, которые ему были, в основном, не нужны в его поместье; монах здесь собирал богатую милостыню и находил более просвещенных слушателей для своей проповеди; священник же…часто мотивация священника совпадала здесь с рыцарской. Горожанин чувствовал себя здесь совсем по-особому, ибо на этой территории он имел привилегии, которые терял, выходя за городские ворота.

Рыцарь здесь сдерживал свою дворянскую спесь, ибо это была чужая территория (если, конечно, он сам не являлся сеньором города), с которой его могли изгнать, сообразуясь со статутами города. Ортодоксальные монахи и священники могли уйти отсюда со словами обвинения в пороке и разврате в адрес горожан. Крестьянин же лелеял мечту самому стать буржуа.

Природа окружала средневекового человека повсюду: огромные лесные массивы, кое-где расчищенные под пашни; дороги, которые сегодня с трудом можно назвать дорогами; полноводные разливающиеся реки, мосты через которые серьёзно начали строить лишь к концу XII века.

На пути от замка и деревни к городу, или в путешествии между городами люди находились в практически дикой местности. Долгие переходы между населенными пунктами заставляли людей останавливаться на ночь в лесу, поле с шатрами и костром. Дворяне, чьим извечным спортом была охота (в основном - многодневная), проводили изрядную часть своей жизни на свежем воздухе.

Крестьянин, чей образ жизни не позволял ему задерживаться дома, придавал большое значение всем природным явлениям. Традиция донесла до нас множество народных примет, которые сегодня воспринимаются с улыбкой, а в то время это было гораздо серьезней. Все суеверия, подчас связанные с языческим прошлым земли, были связаны с явлениями природы. Таким суевериям, хотя и в меньшей степени, были подвержены и дворяне. Монахи же проявляли особые способности в толковании природных явлений, стремясь ограничить их христианскими рамками.

Положение рыцаря в обществе было наиболее скованным множеством правил и установлений, соблюдение которых подразумевало собой рыцарский образ жизни. Вассальные обязательства и рыцарские добродетели (см. статью «Средневековая феодальная иерархия: происхождение и ритуал») делали из рыцаря человека, стоящего на своеобразной общественной арене, где все его поступки были видны, как на ладони. Доброжелательное отношение к людям (своего круга), идеализированное отношение к женщине, образование – все это накладывало свой отпечаток. Можно с уверенностью утверждать, что на Юге Франции в XIII веке влиятельный барон, не знающий грамоты, был явлением редким.

Другой аспект – насилие. Для рыцаря оно могло быть оправдано разными причинами: религия, месть, феодальные распри. От того, что рыцарь любил насилие, он не становился менее «куртуазным», но этому насилию должно было быть какое-либо убедительное, даже «ритуальное» объяснение. Проще говоря, маньяков, совершающих немотивированные акты насилия против кого-либо, классическими образчиками рыцарей считать не следует, также, как и тех, кто притесняет и унижает своих крестьян.

Рыцаря могли судить за преступления против представителей его сословия (суд равных, суд сеньора, королевский суд) и лишить рыцарского звания и земель. Рыцарское сословие было наиболее достижимым для закона, ибо рыцарю проще всего было добиться правосудия сперва у своего сеньора, а затем – у короля.

Предзнаменования смерти в средние века были явлениями популярными и прочно укоренившимися в повседневном быту. То, что смерть объявляет о своём приближении, считалось нормой. Никто, ни лекарь, ни священник не знали о сроке наступления кончины лучше, чем сам обреченный, причем последний, как правило, объявлял это во всеуслышание. Считалось, если человек определил по какому-то явлению, что в скором времени его постигнет смерть, значит, так оно и есть.

О смерти думали, о ней говорили, ее описывали и изображали – но не боялись так, как в наше время. Постоянно высокий уровень детской смертности, болезни и эпидемии, не говоря уже о голоде, заставляли людей относится к своей смерти более индифферентно. Естественная близость человека к смерти делала это событие менее ужасающим.
Монахи и священники придавали большое значение проповедям о смерти: ведь именно после смерти человек попадает на Страшный Суд. Из этого следует, что смерть приходит вовремя и по божьей воле. В то время это имело огромное значение: чувствуя приближение кончины, человек не стремился успеть закончить свои дела перед смертью, он придавался созерцанию и анализу своей жизни.
Конечно, рыцари, крестьяне, клирики и горожане относились к смерти по-разному. Также существовали особенности восприятия смерти у религиозных фанатиков и еретиков из любых сословий. Свой отпечаток религия наносила во все времена, но здесь мы рассмотрим те черты, которые присущи данной эпохе в общем.
Рыцарь на смертном одре вспоминал свои былые подвиги и грехи, просил прощения у друзей: все это помогало ему крепче уверовать в грядущее спасение его души. Иными словами, мысли о прошлом помогали более спокойно воспринять свою смерть. Не так спокойно воспринималась смерть мужа, брата, друга и т.д. близкими – их горе восходило иногда к ритуальному оплакиванию у язычников: благородный рыцарь наряду с супругой или сестрой умершего мог рыдать у его смертного ложа и даже лишиться чувств.

В отличие от дворянства, в крестьянских семьях смерть ребенка или супруга воспринималась проще и быстрее: долго горевать не позволял ритм крестьянской жизни. Овдовевший супруг вновь вступал в брак и жизнь продолжалась. Сам же умирающий крестьянин более всего думал о своей семье здесь, нежели о том, куда он отправляется. Хотя последнее не в последнюю очередь зависело от уровня клириков в данной местности, и как следствия, большей набожности умирающего.

Среди духовенства было двоякое отношение к смерти: одни, пламенно верующие фанатики, воспринимали смерть как переход в лучший из миров, попадание туда, о чем они думали и учили всю жизнь. Некоторые из них даже придавали значение своей плоти после смерти: некоторые клирики и монахи завещали свои тела отдать на растерзание тварям лесным, дабы после смерти «распространиться по всей земле». Другие же, мрачно созерцая физическое разложение плоти после смерти, склонялись часто к гностицизму и отрицанию плотского существования. Но и первые, и вторые четко разграничивали дух и плоть и воспринимали смерть, как момент освобождения души от бренного тела.

В завершение следует подчеркнуть, что человек Средневековья страстно любил жизнь, и как самый факт биологического существования, и как возможность наслаждаться мирскими благами. Именно на смертном ложе происходила борьба с крамольными мыслями о богатстве и сладости жизни. Но это было, скорее, не желание бороться со смертью протестовать против нее, а печаль и сожаление, из-за расставания с жизнью и ее радостями.

Литература: